ВИННИЦА и ВИННИЦКИЙ уезд
Добавлено: 19 сен 2018, 23:00
Shifra
Погром в Виннице 21 октября 1905 года.
Свидетельство Е.В. Радбиля ( которому на момент погрома было 17 лет) о расправе войск над отрядом еврейской самообороны в день винницкого погрома - 21 октября 1905 года из его очерка "Четыре дня в Октябре", опубликованного в книге А. Зекцера "1905 рік на Поділлі". (Ч. ІІ, стр.72- 74). Перевод с украинского мой
Свидетельство Е.В. Радбиля ( которому на момент погрома было 17 лет) о расправе войск над отрядом еврейской самообороны в день винницкого погрома - 21 октября 1905 года из его очерка "Четыре дня в Октябре", опубликованного в книге А. Зекцера "1905 рік на Поділлі". (Ч. ІІ, стр.72- 74). Перевод с украинского мой
► Показать
"До рассвета я уже в штабе. Сегодня табельный день - 21 октября. Будет молебен в соборе и парад войск, а после парада будет погром. ( Один из организаторов погрома - поп Дверницкий, потом иконами подбадривавший разбойников). Сведения верные, источник надежный. Погром будет в 12 часов.
Часов в 9 приносят резиновые палки. Их очень мало, на каждый отряд по несколько штук. Меня направляют в отряд, местоположение которого - гостиница "Националь". С несколькими товарищами мы занимаем гостиницу.
Ее комнаты быстро заполняются людьми, которых сюда направляет штаб. Большинство из них мне неизвестны; узнаю, что это жители Иерусалимки, напуганные призраком погрома, которые пришли в наш штаб. Они смущенно записываются в самооборону и так же неприметно исчезают, чтобы дать место таким же бледным, растерянным и скорбным.
Наше ядро - партийное. Несколько товарищей по партии (Поалей Цион) и пара сионистов. Резиновые палки мы взяли с собой. Теперь задание нам ясно: мы подчиняемся распоряжению штаба, после чего отправляемся на место погрома. Резиновые палки заменят нам оружие...
Казаки в седле - как собаки на заборе.
На Замостье действительно громят. "Союз русского народа", офицерство, купечество, полиция.. С вечера ходят пьяные группы, цепляются к прохожим, разбивают еврейские лавки, патрули кричат :"Бей жидов!"... Начался погром, наспех организуется самооборона.
Мы же все знали, что не создан штаб самообороны, когда начали разноситься слухи о погроме. У меня отряд, но что мне с ним делать? Оружия нет. Что будет делать штаб самообороны, что он может сделать, обуреваемый одним лишь гневом, против полиции, жандармов, казаков?
Мы ждем распоряжений из штаба и волнуемся. Чем дальше, тем более странные слухи: пылает весь ряд еврейских лавок, убито несколько евреев... Слухи не подтверждаются, но погром действительно идет, хотя молебен еще не закончился.
Нам приказано идти на базар и там соединиться с другим отрядом, который придет с Иерусалимки. В бой с погромщиками вступать лишь в крайнем случае, требовать переговоров и заканчивать дело миром.
Выясняю, что огнестрельного оружия ни у кого из нас нет; оглашаю отряду приказ штаба. Мы гурьбой выходим и идем вверх до Поштовки (Почтовой). На половине дороги оглядываюсь: большая часть отряда осталась у ворот. Нас идет человек 25, старшему, наверное, лет 19.
Когда мы подошли к Поштовке, сверху развернутым строем вдруг начали спускаться войска. Они развернулись поперек улицы, заняв даже тротуары. С правого крыла - немолодой уже офицер в очках, с бакенбардами, впереди - несколько гражданских с портретами царя.
Мы ждали разбойников, но не ождали их вместе с войсками.
Мы обалдели. Офицер остановил роту и с минуту смотрел на нас. Гурьба безоружных мальчишек с воспаленными глазами смутила его (палки были спрятаны в рукавах). Потом он крикнул:"Не смейте никого задевать! Будем стрелять!"
Несколько наших юношей громко ответили: " Никого не будем задевать. Защитить только нас. Не надо погрома."
Офицер погрозил пальцем, и войско пошло. Мы подвинулись и пропустили их. Едва они прошли, как мы с удивлением увидели позади них огромную разномастную толпу с кольями и палками в руках и... с большими извивами перкаля и корзинами в руках, до краев чем-то наполненными и стыдливо прикрытыми...
Ванька, сын нашей соседки, прачки Домны, мой друг детства среди них... Я во все глаза смотрю на него... Наши взгляды на миг встретились, тогда он вынимает камень из кармана и бросает его в меня, но не попадает...
Толпа погромщиков идет за войском, когда
она почти вся прошла, с нашей стороны грянул выстрел. В тот же момент, как по команде, гурьба разбойников повернула, наш отряд дрогнул, и я отчетливо услышал команду:"Стой!" Мы кинулись назад к гостинице.
Чуть мы отбежали, за нашей спиной прогремели выстрелы. Один...Другой...Третий... С небольшими перерывами.
Мы побежали к подъезду нашей гостиницы и кинулись вглубь подворья. На улице не переставало грохотать. Возле входа шевелилась куча людей, кто-то плакал, кто-то стонал. Я с разбегу упал и побежал дальше.
Через пять минут все стихло. У подъезда на лестнице слева, лежал юноша. Он был мертв. На деревянном полу, притулившись головой к стене, сидел смертельно бледный еврей в кожухе и жестами просил расстегнуть его.
Я расстегнул пуговицы тулупа, и мне на руки полилась горячая липкая кровь из насквозь простреленного горла.
Притулившись в углу, стоял мой сосед ( Ванька) и с кривой усмешкой молча показывал, как пуля просверлила его одежду и белье и оставила тело невредимым.
Около самых дверей подъезда, широко раскинув руки, лежал человек лицом вниз, и у него под головой на полу было темно и мокро.
Кто из нашего отряда стрeлял, я не знаю. Но я твердо знаю, что оружия у нас не было. После выстрела провокатора офицер повернул войско и стрелял нам в спину. Фамилия его была Левицкий. Уже при советской власти, придурковатый, в генеральских лампасах, он долго блуждал по улицам и просил милостыню...
Но все убитые в подъезде погибли не по вине его солдат: одновременно с его ротой нас обстреляли часовые, которые стояли в Мурах как раз напротив гостиницы "Националь". Их выстрелы были меткими, и они целились в ворота подъезда, куда широкой волной хлынула обстреливаемая с тыла самооборона[/b]."
Часов в 9 приносят резиновые палки. Их очень мало, на каждый отряд по несколько штук. Меня направляют в отряд, местоположение которого - гостиница "Националь". С несколькими товарищами мы занимаем гостиницу.
Ее комнаты быстро заполняются людьми, которых сюда направляет штаб. Большинство из них мне неизвестны; узнаю, что это жители Иерусалимки, напуганные призраком погрома, которые пришли в наш штаб. Они смущенно записываются в самооборону и так же неприметно исчезают, чтобы дать место таким же бледным, растерянным и скорбным.
Наше ядро - партийное. Несколько товарищей по партии (Поалей Цион) и пара сионистов. Резиновые палки мы взяли с собой. Теперь задание нам ясно: мы подчиняемся распоряжению штаба, после чего отправляемся на место погрома. Резиновые палки заменят нам оружие...
Казаки в седле - как собаки на заборе.
На Замостье действительно громят. "Союз русского народа", офицерство, купечество, полиция.. С вечера ходят пьяные группы, цепляются к прохожим, разбивают еврейские лавки, патрули кричат :"Бей жидов!"... Начался погром, наспех организуется самооборона.
Мы же все знали, что не создан штаб самообороны, когда начали разноситься слухи о погроме. У меня отряд, но что мне с ним делать? Оружия нет. Что будет делать штаб самообороны, что он может сделать, обуреваемый одним лишь гневом, против полиции, жандармов, казаков?
Мы ждем распоряжений из штаба и волнуемся. Чем дальше, тем более странные слухи: пылает весь ряд еврейских лавок, убито несколько евреев... Слухи не подтверждаются, но погром действительно идет, хотя молебен еще не закончился.
Нам приказано идти на базар и там соединиться с другим отрядом, который придет с Иерусалимки. В бой с погромщиками вступать лишь в крайнем случае, требовать переговоров и заканчивать дело миром.
Выясняю, что огнестрельного оружия ни у кого из нас нет; оглашаю отряду приказ штаба. Мы гурьбой выходим и идем вверх до Поштовки (Почтовой). На половине дороги оглядываюсь: большая часть отряда осталась у ворот. Нас идет человек 25, старшему, наверное, лет 19.
Когда мы подошли к Поштовке, сверху развернутым строем вдруг начали спускаться войска. Они развернулись поперек улицы, заняв даже тротуары. С правого крыла - немолодой уже офицер в очках, с бакенбардами, впереди - несколько гражданских с портретами царя.
Мы ждали разбойников, но не ождали их вместе с войсками.
Мы обалдели. Офицер остановил роту и с минуту смотрел на нас. Гурьба безоружных мальчишек с воспаленными глазами смутила его (палки были спрятаны в рукавах). Потом он крикнул:"Не смейте никого задевать! Будем стрелять!"
Несколько наших юношей громко ответили: " Никого не будем задевать. Защитить только нас. Не надо погрома."
Офицер погрозил пальцем, и войско пошло. Мы подвинулись и пропустили их. Едва они прошли, как мы с удивлением увидели позади них огромную разномастную толпу с кольями и палками в руках и... с большими извивами перкаля и корзинами в руках, до краев чем-то наполненными и стыдливо прикрытыми...
Ванька, сын нашей соседки, прачки Домны, мой друг детства среди них... Я во все глаза смотрю на него... Наши взгляды на миг встретились, тогда он вынимает камень из кармана и бросает его в меня, но не попадает...
Толпа погромщиков идет за войском, когда
она почти вся прошла, с нашей стороны грянул выстрел. В тот же момент, как по команде, гурьба разбойников повернула, наш отряд дрогнул, и я отчетливо услышал команду:"Стой!" Мы кинулись назад к гостинице.
Чуть мы отбежали, за нашей спиной прогремели выстрелы. Один...Другой...Третий... С небольшими перерывами.
Мы побежали к подъезду нашей гостиницы и кинулись вглубь подворья. На улице не переставало грохотать. Возле входа шевелилась куча людей, кто-то плакал, кто-то стонал. Я с разбегу упал и побежал дальше.
Через пять минут все стихло. У подъезда на лестнице слева, лежал юноша. Он был мертв. На деревянном полу, притулившись головой к стене, сидел смертельно бледный еврей в кожухе и жестами просил расстегнуть его.
Я расстегнул пуговицы тулупа, и мне на руки полилась горячая липкая кровь из насквозь простреленного горла.
Притулившись в углу, стоял мой сосед ( Ванька) и с кривой усмешкой молча показывал, как пуля просверлила его одежду и белье и оставила тело невредимым.
Около самых дверей подъезда, широко раскинув руки, лежал человек лицом вниз, и у него под головой на полу было темно и мокро.
Кто из нашего отряда стрeлял, я не знаю. Но я твердо знаю, что оружия у нас не было. После выстрела провокатора офицер повернул войско и стрелял нам в спину. Фамилия его была Левицкий. Уже при советской власти, придурковатый, в генеральских лампасах, он долго блуждал по улицам и просил милостыню...
Но все убитые в подъезде погибли не по вине его солдат: одновременно с его ротой нас обстреляли часовые, которые стояли в Мурах как раз напротив гостиницы "Националь". Их выстрелы были меткими, и они целились в ворота подъезда, куда широкой волной хлынула обстреливаемая с тыла самооборона[/b]."
