#120
Марго » 27 май 2016, 12:32
Искала данные об эвакуированных и наткнулась на статью. Потрясло!
Отношение местного населения к эвакуированным было противоречивым. Б. Тулетенова, народная артистка СССР, вспоминает: «Эвакуированные казались нам очень богатыми. Все говорили: «Они приехали с мешками денег». Мы всегда думали:« Боже мой, откуда столько денег у людей?» Мы стирали им, и белили, и уборку делали именно для того, чтобы выжить»10.
Эвакуированные встречали и сочувствие, и безразличие, и черствость. Порой они были вынуждены подолгу жить возле эвакопунктов, поскольку не предоставлялся транспорт для их до ставки в места проживания, им не оказывалась помощь в обустройстве и т. д. Столкнувшись с безразличием и черствостью, они жаловались властям и писали в газеты.
Одно из таких писем рисует тяжелую ситуацию, в которой оказалась семья Елены Ивановны Фоминой, эвакуированная из Ленинграда в Джувалинский район Южно-Казахстанской области. В отчаянии она написала в редакцию «Казахстанской правды»: «Убедительно прошу вас рассмотреть мою жалобу, которую я вынуждена написать, так как заставляет положение».
И далее она изложила историю эвакуации своей семьи: «Я вдова, мой муж у бит, он погиб за нашу Родину, а я осталась вдовой с 5 малолетними детьми. Мне было очень тяжело потерять своего мужа, оставаясь с такой кучей ребят, мне казалось, что моя жизнь кончена, нарушено мое счастье, настолько велико мое горе. Но это было несколько дней. Потом все прошло, ибо плакать было некогда и... стыдно. Я стала работать на месте моего мужа. Я знала, что мой муж погиб за счастье и за будущее моих же детей. Наше правительство помогло мне пережить мое несчастье. Меня, прошедшую 64 километра, измученную, с двумя детьми, а трое мальчиков были в госпитале. Наши советские товарищи помогли мне, матери, детей моих вылечили, я получила обратно поправившихся ребятишек. Несмотря на то , что пяти лет мой сын был при бомбежке зарыт в землю и ранен осколком, я не думала, что он будет жив. Мне как матери, имевшей груду детей, помогли: моих детей обули, одели, и дали денежное пособие, эвакуировали, желая спасти моих детей. Тов. Жданов говорил с нами, матерями, убеждал от имени нашей партии, от имени товарища Сталина, что мы должны постараться эвакуировать наше будущее, он говорил, что мы, матери, будем работать в тылу и помогать фронту, а детям нашим представится учеба и отдых. Наши дети не будут голодать, как они голодали в Ленинграде. Этому человеку хотелось верить, он говорил с нами, как родной отец.
Но его слова здесь в тылу не осуществились. Прибыла я на ст. Бурное Джувалинского района, обратилась в райисполком, там посмотрели документы. Я объяснила, что положение такое, как можно скорее направить детишек на отдых, так как они страшно измучились и наголодались, что дети были ранены. Меня выслушали и решили направить в казахский колхоз, где никакой ценой не до стать пол-литра молока для больного ребенка, не было яслей, не было для эвакуированных сирот школы. Никакие объяснения не помогли. Делать было нечего, пришлось ехать туда, куда посылают. Я получила направление в колхоз «Кзыл-Арык». Счастье не всегда улыбается. Двое суток с больными ребятишками пришлось провести на улице, так как не было, на чем отправить мою семью в колхоз.
Было уж поздно, когда приехали в этот (он останется у меня в памяти) колхоз, поместили в пустой амбар. Была ночь, казахи хотели ехать, их манило тепло их кибиток, а мои дети, голодные, измученные, устроились на соломе в амбаре. Я плакала как ребенок, я вспоминала слова товарища Жданова: «В тылу - отдых». Такой отдых порой представляет гитлеровская орда: она как ненужную тварь бросала голодных, озябших людей, а здесь люди, живущие в нашей советской семье, были чужды советским законам, моих детей, которые перенесли столько ужаса, горя, холода и от фашистской бомбы потеряли здоровье, за них их отец отдал свою жизнь. Я спрашивала себя: зачем на новые муки я привезла сюда своих детей?
Я боялась и за себя: у меня была страшная болезнь - месяц и двадцать дней у меня было сумасшествие и если расстраиваться, эта болезнь может повториться. Двое суток я находилась в амбаре. Наконец пришел председатель колхоза и объяснил, что он подождет председателя сельсовета. И когда к вечеру [тот явился], по его распоряжению мне дали три кило картофеля и два кило муки. Но мне не на чем было и не в чем было варить. И еще сутки пришлось находиться в амбаре. Наконец пришел председатель сельсовета. Он осмотрел мое имущество и решил, что амбар слишком для меня велик или слишком шикарен, он повел меня и показал, где он мне разрешает жить и ужас сковал мои члены. Это было нетто вроде трущобы. Я категорически отказалась и стала просить, что бы меня отправили обратно в район, но председатель отказал и все же решил дать другую квартиру. Он послал меня к одним эвакуированным, где нас собралось десять человек на 3,5 метра жилплощади, где нет печи. Но здесь я встретила людей, которые были своими, советскими ЛЮДЬМИ. Мне нечего постелить, я положила соломы, и дети могли на соломе отдохнуть, солома все же лучше, чем земляной пол. Один ребенок пяти лет, он был серьезно контужен, в настоящее время совсем погибает. Я обращалась в райисполком с просьбой, чтобы меня перевезли в другой колхоз, где я могла бы получать для больных ребят молоко, но председатель райисполкома отказал, написал записку председателю колхоза, я передала по назначению, но не получила ничего. 22 октября [1942 г.].
Я работала на комбайне. Хотя от пережитых жизненных потрясений не было желания жить, работать нужно было, но после голода и болезни силы совсем не было и работа на комбайне была не под силу, а здоровые женщины-казашки работали на легких работах или совсем не работали. Я просила у председателя колхоза полегче работу, но он сказал: «Не пойдешь на работу - не дам хлеба». Я работала пятнадцать или восемнадцать дней, но двадцать второго не доработала до юнца дня, силы изменили, я упала и больше часа лежала без сознания. Когда я очнулась, меня русские работницы снесли домой и я три дня пролежала на соломе, и так как я не работала, мне отказали и моим детям в хлебе. Продали две детские рубашки, которые были подарены в Ленинграде нашими советскими товарищами, мы имели счастье не издохнуть с голода. Товарищи, я до корней своих волос возмущена. Я буду писать не только вам, я буду кричать о помощи, спасите меня от этих варваров, которые носят в кармане партбилет, а сами поступают; как низкие гитлеровцы. Они не хотят знать,что наши лучшие люди не жалеют своей жизни, в то время когда их дети издыхают в тылу грязные, голодные после ранения от фашистских бомб, валяются на земляном полу. Будь проклят этот тыл, где не только мои дети смогли учиться, как говорил товарищ Жданов, что война не должна касаться наших малышей, им впору, сидя на полу, ловить вшей и скрести часотку. Наверное отец детей погиб за такую заботу»11.
Как сложилась в дальнейшем судьба этой семьи, выяснить не удалось. В делах сохранилась лишь «Справка о жалобе гражданки Е. Фоминой», в которой написано, что «проверить доподлинность излагаемых фактов в ее заявлении не представлялось возможным в связи с выездом последней в неизвестном направлении»12.
9 января 1943 г на имя секретаря Семипалатинского обкома поступило заявление: «Мы, жены военнослужащих-фронтовиков, просим помочь нам в нашем горе и привлечь виновных к ответственности». И далее излагали свою историю: «Нас, группу женщин с детьми, Семипалатинский эвакопункт прислал на место жительства в Кокпекгинский район 10 ноября 1942 г. Мы приехали на станцию Жангиз-Тобе. Только 18 приехал уполномоченный [района] с подводами, но нас пять семей отказался везти, ибо за это время наши дети от холода и голода заболели корью и воспалением легких. Уполномоченный т. Кунтровская дала нам обещание, что как только наши дети выздоровеют, за нами будут присланы подводы с хлебом и кожухами для отправки на место назначения. 5 декабря у нас закончился карантин и нами была послана телеграмма в Кокпектинский райсполком... Мы стали звонить в райисполком,чтобы нас забрали со станции Жангиз-Тобе, но все это безрезультатно. За это время у нас умерло двое детей, местный медпункт не оказался в состоянии спасти наших детей из-за отсутствия каких-либо элементарных медикаментов. Районные врачи не оказали нашим детям никакой помощи... Мы уже... продали с себя все для того, чтобы
иметь возможность выкупить хлеб и суп. Мы, совершенно здоровые женщины, привыкли и умеем работать, но преступники-бюрократы, прикрываясь «советской шапкой», заставили нас ходить по домам, красть, просить милостыню. Не для того мы сотни километров шли пешком, прикрывая своим телом детей от пулеметов немецких варваров. Здесь, в глубоком тылу Советского Союза, нам не дают возможность заработать кусок хлеба для оставшихся в живых детей. Помогите нам, спасите детей, они имеют право на это. Отцы их своей кровью заработали им право. Дайте нам возможность уже определиться и найти крышу и хлеб для наших детей. Отсеките руки зарвавшимся бюрократам, а, может быть, преступникам за их гнусное отношение к советским людям. 9 января 1943 г. Остач, Орлова, Бровер, Бурцева, Мавриенко»13.
Подобных писем с жалобами поступило немало. В итоге была организована проверка, в ходе которой выяснилось, что «директора совхозов «Чигелек», «Коминтерн» Кокпектинского района, совхоза «Красный скотовод» Жарминского района, совхоза «Ульгули-майши» умышленно не забирали людей со станции, считая их неполноценными работниками, поскольку многие из эвакуированных были с детьми». Директор совхоза «Красный скотовод» Цепура написал директору Семипалатинского треста совхозов Опрышко: «В нашем совхозе и без направляемых Вами людей достаточное количество иждивенцев. Прошу обязать т. Николаева набирать для отправки в совхоз таких людей, с которыми можно выполнять указания товарища Сталина...» Завезенные на станцию Жангиз-Тобе люди были предоставлены сами себе, «не имея никаких средств к существованию. Они были доведены до такого состояния, что некоторые из них искали средств для самоубийства, а четыре человека умерли от истощения и болезней». «.. .В трех комнатах размером 62 кв. м помещалось 47 взрослых людей и 41 ребенок. Площади пола этих комнат не хватало, чтобы не нем могли разместиться во время сна все люди». Хотя питание было организовано, у людей не было денег, поскольку помимо всего прочего им необходимо было находить средства для оплаты «квартиры от 1 до 4 рублей за человека в сутки». Чтобы выжить, «они продавали (кто имел) свои последние вещи. Некоторые жены фронтовиков с детьми продавали все, включая последнее детское платье, распродав все, вынуждены были ходить просить милостыню и даже начать воровать свеклу. При этом были случаи когда женщин, застав на месте при краже свеклы, избивали»14.
В связи с размещением эвакуированных партийные и государственные органы проводили работу по интернациональному воспитанию населения. Через средства массовой информации и наглядную агитацию пропагандировались идеи нерушимой дружбы наций и народностей СССР: читались лекции, проводились митинги и т. п. Отношения между эвакуированными и местными жителями различных национальностей на бытовом уровне были вполне дружелюбными. Однако были и исключения.
Так, среди местного населения возникли антиеврейские настроения. Органы власти различными способами стремились их нейтрализовать. 15 октября 1942 г. прокурор СССР В.М. Бочкарев докладывал заместителю председателя СНК СССР А.Я. Вышинскому: если за первое полугодие 1942 г. «по всей республике за погромную агитацию, подстрекательство и хулиганские действия против эвакуированных евреев было осуждено 20 человек, то за период с 1 августа по 4 сентября только в Алма-Атинской и Семипалатинской областях предали суду за это же самое уже 42 человека.. ,»15
16 декабря 1942 г. редакция «Казахстанской правды» получила письмо Т. Гендиной и Файниш, где говорилось о проявлении антисемитизма в Алма-Атинской области. Сопровождая его руководству республики, главный редактор Нефедов писал: «В колхозе «Казахстанская правда» Илийского района эвакуированные самоотверженно трудились в течение года, помогая колхозу вырастить и убрать урожай. Но вот во главе колхоза стал некий Турапов. Он пообещал колхозникам-казахам, что очистит колхоз от эвакуированных и в первую очередь от евреев, что введет в колхозе «новый порядок». В этом «начинании» его горячо поддерживала председатель сельсовета Павлова, группа колхозников -Кореев, Алим Опасов (депутаты сельсовета), Джемигул (член партии), Амеров и другие. Они привлекли к этому мерзкому делу рядовых колхозников, указывая им, что они люди темные и им ничего за это не будет. Выселение было назначено на предоктябрьские дни, чтобы омрачить людям [праздник]». И далее приводил текст письма: «3 ноября было объявлено во время работы: все идите домой, там ожидают подводы. Все бросили работу и спешно побежали домой. Когда эвакуированные стали ближе подходить к своим квартирам, тут уже стала видна возмутительная картина, крик женщин и детей... [Из домов] красноармейских жен Трегер и Могилевской под командой бригадира Кореева были вынуты окна.
Под его же командой и депутата поселкового совета Опасбаева выбрасывались [вещи]. Объявлено: грузите, не сомневайтесь, разрешение от Павловой. Ну, раз власть разрешает, то можно. Опасбаев объявил всем: вот вам список. Он был прочитан. 10 семей евреев выселяются, русские остаются. Когда Опасбаев получил ответ, что не поедем, раздалась команда: грузить Вайсмановых. Толпа ворвалась в дом, стали выбрасываться вещи, стали взлетать в воздух перья с подушек. Но помешали этому рабочие Заготзерно, которые работали на свекле. Идет представитель власти Павлова. Все бросились к ней с криком «Что такое?». Павлова перебивает говоривших: «Да что вы кричите, это не толкучка. И довольно кричать. Езжайте, я вам говорю. Сегодня Вам предоставлены подводы, завтра пойдете пешком». Турапов, Кореев, Опасбаев, Джемгул, взяв себе в помощь более способного человека казаха Амерова, каждый со своим отрядом способных и послушных, притом им было объявлено: «Действуйте, как знаете, судить не будут, вы люди темные, отсталые». И вот началась картина. Несмотря на просьбы Индина, семидесятипятилетнего старика, что хозяин в Или, председатель махнул рукой. Кореев соскочил с лошади, оторвал закрытую дверь, и озверевшая толпа сыпанула в дом. Хороший почин сделала член партии Джемгул. Она первая вскочила в дом, опрокинула кровать и стали выбрасываться перины, одеяла и другие вещи. И когда семидесятипятилетний старик, отец двух бойцов, не стал давать таскать вещи, он сейчас же получил от Караева несколько метких ударов, после которых быстро успокоился. Гендиной Опасбаев завернул руки назад, придавил ее к кровати и приказал «Ни с места!», и когда старик хотел освободить дочь, его успокоили несколькими ударами в грудь. Перепуганные дети тихо забились в уголок и плакали. Когда здесь работа закончилась, хозяевам было [разрешено ] войти во двор. Здесь, во дворе, можно было видеть разбитую глиняную и стеклянную посуду, у старика схвачен жилет с 180 рублями, у Гендиной не стало теплого платка. Семья Вайсменовых видит, что сопротивляться не приходится, сдалась, их погрузили. Две красноармейские семьи, которых раньше не было дома, были тоже погружены. Подростки и дети, не желая упорствовать, видя, что их упорство будет быстро сломано, сопротивляться не стали, и их погрузили. Подошла очередь грузить семью Дубова. Была осмотрена квартира и заявлено председателю, что одна старуха лежит больная, а хозяина нет дома. Туранов сказал: «Раз температуры нет, можно грузить». Но осмотрев подводы - все уже были заняты - Дубов был оставлен до следующего раза. Туранов и его шайка успокоились. Вот что получили семьи красноармейцев и другие в колхозе «Казахстанская правда» на свои заработные трудодни. Вот как встретили партийные люди призыв товарища Сталина крепить тыл, крепить дружбу народов. Началась отправка всего. Было погружено 12 подвод. Конвоировать эти подводы было поручено ярому разбойнику этого дела Амерову. Стало темно. Подводы со своими пассажирами заночевали в степи. Дул холодный ветер, падал дождь. Все продрогли, особенно дети. Вещи намокли. Еле дождались утра. Часов в 9-10 утра все подводы уже были доставлены в поселковый совет. У каждой подводы собирались толпы людей смотреть, что это за преступники. Женщины сидели на телегах, понурив головы, дети лязгают зубами от холода. Все ждут решения Павловой, Амеров пошел ей доложить, что все выполнено, рад стараться. Через несколько минут для перепуганных и истерзанных людей засияло солнце. С поселкового совета вышла Павлова и приказала вернуть подводы на место в колхозе. Как видно, ей натерла нос член поселкового совета тов. Семенова, которая раньше говорила: «Работайте спокойно, вас выселять не будут, нет такого закона». Подводы повернули обратно. Амеров быстро скрылся: знает кошка, чье сало съела. Вот какая возмутительная сцена разыгралась в колхозе «Казахстанская правда» по вине Турапова и его собутыльников. Эту картину можно было видеть на Илийском базаре, ее видели люди советские, которые смотрели на нее с отвращением. Там не мешали смотреть и людям антисоветским, которые смотрели на это с прохладной улыбкой -они уже давно жаждали это видеть. Все эти неслыханные преступления не должны остаться безнаказанными... Все виновники этого преступления, Турапов и его компания, должны получить по заслугам.. ,»16.
9 января 1943 г. бюро Илийского райкома КП(б) Казахстана обсудило «антипартийное поведение руководителей колхоза «Казахстанская правда», выразившееся в выселении семей эвакуированных (евреев) из колхоза и виновные в этом деле привлечены к партийной ответственности. Депутат поселкового совета Ускенбаев Олжабай за издевательство и избиение эвакуированных, незаконное выселение их из колхоза исключен из партии и отдан под суд». Председателю поселкового Совета Павловой был объявлен выговор и ее сняли с работы 17.
В тяжелой ситуации оказались также рабочие и служащие с с емьями, эвакуированные вместе с предприятиями. Так, в клубе кирпичного завода с 15 января 1942 г. проживали рабочие Воронежского завода: «13 семей, в количестве 59 человек, из коих 15 детей». Помещение было мало пригодно к проживанию людей: «Окна одинарные, дверь неисправная, холодно, замерзает вода. В таких условиях лежат больные мастер цеха № 2 и секретарь парткома этого цеха Кугагов И.В. с температурой лежал 4 дня... Техник Сидоров Тихон Иванович лежит в постельном состоянии. Ребенок тов. Кугагова также переболел гриппом...». В клубе биокомбинага с января 1941 г. проживали «33 семьи, в количестве 97 человек, из которых 26 детей. Помещение так же было не приспособлено к проживанию. Окна одинарные, пол зрительного зала цементный, днями не топится. Для приспособленной плитки не имеется топлива. Женщины открыто заявляют, что саксаул воруют, тащат и просят у бани, находящейся на биокомбинате. Среди рабочих имели случаи заболевания тифом... В одной комнате умерли трое детей. Жена военнослужащего, сама медицинская работница, гражданка Пузакова Надежда Сергеевна родила двух близнецов, после выписки из родильного дома не было никаких минимальных условий для ухода за младенцами, оба они умерли...
По улице Джамбула № 158, барак № 4, кв. № 8 в красном уголке Коммунжилстроя находятся 7 семей, 27 человек, в том числе 4 детей. В этой комнате болеют 5-6 человек (ребенок Козлова и Смирновой, по
признанию врача, болеет туберкулезом). Среди детей имели место заболевания корью. Рабочий Семенов В.И. со 2 января лежит в постельном состоянии с воспалением легких....
Вместе с Реутовской прядильной фабрикой 24 декабря 1941 г. прибыли 196 рабочих, служащих ИТР с членами семей, которые размещены в 6 местах в разных красных уголках, бараках. В Красном уголке Швейной фабрики № 2 проживает 160 человек, здание не топится несколько недель, сырость здания дошла до такого состояния, что невозможно по цементному полу пройти без галош, по стенам сплошная плесень, растут грибы. Готовить горячую пищу людям совершенно негде. Пользоваться примусом или железной печкой совершенно не разрешается, так как Красный уголок находится внутри основного производственного здания»18.
В целом, хотя эвакуация сопровождалась суровыми испытаниями и многими, зачастую неизбежными, потерями, миллионы советских граждан, спасенных от угрозы уничтожения или фашистского рабства, выжили, выстояли, вынесли на своих плечах все тяготы военного времени.
Ахтеровы, Херсон; Фельдман, Валегоцулово; Халанай, Херсон, Одесса; Гроссман, Гроссулово.
