ТАЛЬЯНСКИЙ (Звенигородка Черкасская обл.)

Модератор: oztech

Ответить
Сообщение
Автор
Bever-j
Сообщения: 4
Зарегистрирован: 15.02.2019
Откуда: Украина
Поблагодарили: 1 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#1 Bever-j » 15 фев 2019, 20:44

Здравствуйте! Нашёл в списках родную сестру своей бабушки Тальянскую Любовь Львовну. Можно ли где то узнать сохранились ли какие то документы о моей родственнице?

Alexander79
Сообщения: 6056
Зарегистрирован: 26.05.2010
Благодарил (а): 2255 раз
Поблагодарили: 2014 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#2 Alexander79 » 15 фев 2019, 20:52

Bever-j писал(а): Здравствуйте! Нашёл в списках родную сестру своей бабушки Тальянскую Любовь Львовну. Можно ли где то узнать сохранились ли какие то документы о моей родственнице?
Какие документы и где они должны были сохранится?
Интересуюсь фамилиями: Шнейдеров (Ромны), Смолович (Лубны), Лейбович (Ромны/Новогрудок), Галант (Ромны, Рига, Литва), Моносзон (Ромны, Шклов), Аронов (Ромны). Гайсинский (Жовнино, Кременчуг), Нейман (Каменец-Подольский)

Bever-j
Сообщения: 4
Зарегистрирован: 15.02.2019
Откуда: Украина
Поблагодарили: 1 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#3 Bever-j » 15 фев 2019, 21:30

Alexander79, Я сейчас ищу любые документы в архивах. Может где нибудь хоть что то сохранилось? Писал в Черкасский гос. архив есть ли там свидетельство о рождении бабушки, но ответа пока нет.

Alexander79
Сообщения: 6056
Зарегистрирован: 26.05.2010
Благодарил (а): 2255 раз
Поблагодарили: 2014 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#4 Alexander79 » 15 фев 2019, 21:39

Bever-j писал(а): Alexander79, Я сейчас ищу любые документы в архивах. Может где нибудь хоть что то сохранилось? Писал в Черкасский гос. архив есть ли там свидетельство о рождении бабушки, но ответа пока нет.
Когда родилась бабушка-?
Если до революции- метрические книги раввината, если после актовые книги ЗАГСА.
Интересуюсь фамилиями: Шнейдеров (Ромны), Смолович (Лубны), Лейбович (Ромны/Новогрудок), Галант (Ромны, Рига, Литва), Моносзон (Ромны, Шклов), Аронов (Ромны). Гайсинский (Жовнино, Кременчуг), Нейман (Каменец-Подольский)

Bever-j
Сообщения: 4
Зарегистрирован: 15.02.2019
Откуда: Украина
Поблагодарили: 1 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#5 Bever-j » 15 фев 2019, 21:44

Alexander79, В семье было 7 детей. Самая старшая сестра родилась в 1911г. Бабушка родилась в 1926г. Скажите пожалуйста может ли мне ЗАГС прислать свидетельства о рождении, при наличии, не только родной бабушки, а ещё и её брата?

Alexander79
Сообщения: 6056
Зарегистрирован: 26.05.2010
Благодарил (а): 2255 раз
Поблагодарили: 2014 раз

ЗВЕНИГОРОДКА

#6 Alexander79 » 15 фев 2019, 22:02

Bever-j писал(а): Alexander79, В семье было 7 детей. Самая старшая сестра родилась в 1911г. Бабушка родилась в 1926г. Скажите пожалуйста может ли мне ЗАГС прислать свидетельства о рождении, при наличии, не только родной бабушки, а ещё и её брата?
Актовые записи ЗАГСА до 1939/40 переданы в областные архивы, если сохранились.
Метрические книги раввината тоже в архиве, если сохранились.
Пишите запрос- архив если находят высылают архивную справку.
Интересуюсь фамилиями: Шнейдеров (Ромны), Смолович (Лубны), Лейбович (Ромны/Новогрудок), Галант (Ромны, Рига, Литва), Моносзон (Ромны, Шклов), Аронов (Ромны). Гайсинский (Жовнино, Кременчуг), Нейман (Каменец-Подольский)

Bever-j
Сообщения: 4
Зарегистрирован: 15.02.2019
Откуда: Украина
Поблагодарили: 1 раз

ТАЛЬЯНСКИЙ (Звенигородка Черкасская обл.)

#7 Bever-j » 15 фев 2019, 22:53

Здравствуйте! Пытаюсь собрать документы для репатриации. Удалось собрать не много:
1. Свидетельство о браке когда бабушка сменила фамилию.
2. Свидетельство о рождении её племянника где указана национальность матери (её родной сестры).
3. Письмо-свидетельство из США племянника иммигрировавшего с отцом (её родным братом) что она является его родной тётей.
Родной брат получил визу Израиля в 1988 году, но выехав из СССР уехал не в Израиль,а в США.
И историю семьи которую племянник со слов отца написал.
Если есть возможность помочь в поиске или хотя бы советом буду очень признателен!

История со слов племянника:


ДЕД И БАБУШКА
Большая семья моего деда Льва в 20-е годы жила в местечках Киевской области, южнее Белой Церкви. В рассказах взрослых, которые мне посчастливилось подслушать, чаще других упоминались Звенигородка, Тальное, Неморож. В рассказах деда Льва и моего отца о «раньшей» жизни чаще других упоминались Гродские, в особенности – Меир Гродский. Они были родственниками, но я думаю, Меир Гродский и Лев Тальянский были ближе, чем родичи. Они были надежными партнерами в общем бизнесе и настоящими друзьями.
Их потомственный бизнес – столярная и плотницкая работа. Изделия из их мастерских имели сбыт. Кроме немудреной сельской мебели они продавали оконные и дверные рамы с переплетами, сами двери, деревянные ободы тележных колес, рамы для зеркал, икон и картин. Друзья не заморачивались идеологией, охотно ремонтировали церкви, поскольку в случае отказа ничего не перепало бы и синагоге, которую, правда, они посещали нечасто.
Особенно успешно продавались их фирменные «сани с зеркалом», их покупали даже в Белой Церкви и «дальше». Они и сами не знали – где, потому что мастеровому все равно без купца (дистрибютора!) не обойтись. Не знаю деталей дизайна, известно, что в санях перед лавкой пассажиров умело закреплялось довольно большое зеркало. Оно, возможно, создавало иллюзию повышенной скорости, придавало красочность движению.
Дело крутилось, мой папа учился игре на скрипке, а у Дины было в доме пианино. Это считалось высшей мерой благополучия. Но я не знаю, был ли отец тети Дины в столярном деле.
Меир Гродский был человеком одновременно музыкальным и находчивым. Он знал и напевал много еврейских популярных романсов, иногда сопровождая пение громким «газовым» тактом. Его хватало как минимум на два куплета. Особое оживление у ценителей вызывало исполнение «Интернационала». Тогда это был шлягер. Но ценителей было слишком много, время наступало серьезное. Однажды Меир не вышел на работу. Пришел он в мастерскую только вечером, сильно избитый, послал подмастерье за самогоном и замолчал. Даже не напевал для себя за работой.
За плохими временами пришли ужасные, в Звенигородке образовался колхоз. Друзей определили в крепостные вместе с помещением и инструментом. Забрали весь скот, кроме лошади: мастеровые должны были заготавливать доски и вывозить на колхозный склад готовую продукцию.
Это был такой удар по мозгам, что дед Лев начал немедленно отправлять детей прочь от гиблых мест. Сын работал на стройке в Каменском, писал, что пока кормят. Жену Двойру и малых дочерей Симу и Лизу он отправил к сестре жены в Сталино. Пятеро остальных девушек поехали на обучение в профучилища и техникумы в областных городах востока и юга Украины.
Ничего не знаю о семье Меира. Но вот в шестидесятых к нам в Харьков приехал московский гость – это был сын Меира! Он работал в союзном министерстве – кажется, рыбного хозяйства, был энтузиастом хрущевских реформ, устало, но доброжелательно выслушивал филиппики харьковских сверстников, клеймивших новую власть – волчицу в овечьей шкуре. Он отвечал им мягко, интеллигентно, может быть, чуточку свысока, но по-родственному. Я, конечно, помалкивал, но в душе был за него. Мне хотелось, чтобы он был прав. Но прав-то оказался мой отец и другие.
Судя по всему, что я слышал, Меир был колоритный человек. Ничего не известно о его семье. Кроме заезда Миши Гродского на один день, никто из его родственников с нами не пересекался. Возможно, уже в начале 50-х Меир жил далеко от Звенигородки, если был жив вообще. Иначе, я думаю, мы с отцом увиделись бы с ним, когда навещали деда в 1950-м.
Если вернемся обратно к друзьям в Звенигородку начала 30-х годов, то мы увидим их за ужасной работой. Они были мобилизованы санитарной службой управления внутренних дел. С одной стороны, они смогли избежать страшной участи односельчан: им определили паек. Но работа совершенно изнуряла их физически и духовно. Они вывозили из окрестных сел трупы - на телеге с той самой лошадью, что им оставила власть...
Я часто пытаюсь себе представить мою бабушку Дору в той колонне, которую немцы, а может быть и скорее всего - местные полицаи, гнали на север, из Звенигородки на Белую Церковь. Дед Лев вместе с Меиром уже закрыты в звенигородской тюрьме для работы в армейских столярных мастерских. В тюрьме немцы устроили военную базу и склады. Лев и Меир опять мобилизованы и работают по специальности: делают ящики и гробы.
Где старшие дети – неизвестно. Младших – Симу и Лизу – мама отослала из гетто. Все уже догадывались, что предстоит, но большинство на что-то надеялось или просто не могли сбежать. Уйти из плохо огороженного квартала гетто – не проблема, но куда идти? Никто в дом не пустит. И полиция не допустила бы массового ухода.
Старуха осталась одна. Так и шла со своим узлом в толпе и в одиночестве до Бранного Поля 45 км? У стариков болят ноги. Может, она не выдержала, села на дорогу, тут ее и застрелили. Но если там была и семья Меира, тогда бабушка все-таки шла не одна. И, возможно дошла до этого Поля. Там всех и постреляли. В Интернете есть фотоснимки местности: овраги...
Я не знаю, откуда дед взял бабушку замуж. Наверно, где-то в том же треугольнике Киевской области: Звенигородка, Тальное, Неморож. В противном случае, я бы слышал о другом городе или местечке. Ее девичья фамилия была Розенталь и говорили, отец был раввином, но это вряд ли. Раввин был бы небезразличен к религиозной репутации зятя, а дед отнюдь не был религиозным евреем. У бабушки были братья, крепкие ребята, служившие в отряде самообороны. Такие отряды, говорят, создавались, вооружались и поддерживались красными, с целью противодействия бандам грабителей разных цветов, однако, по словам деда, главным образом, Звенигородку грабили именно красные коннармии. Легендарные буденновцы однажды вломились в их дом, съели все, что было, и принялись спокойно выносить имущество. Когда один из мерзавцев запихивал в узел свадебный подарок родителей – «шкатулку с музыкой», бабушка не выдержала. Она кинулась ее отнимать. Кавалерист умело отразил нападение ударом кулака в лицо. Теперь не выдержал дед. Драки не получилось. Деда избили, вытащили во двор и поставили «пархатого» к стенке. Уже щелкнул затвор, но тут примчались на шум соседи: «Та цэ ж наш Лэвко, хлопци, його жинка е нэрозумна...» Короче, дед и баба тогда выжили.
По словам отца, братья навещали сестру обычно верхом, с винтовками за спиной. Спешившись, поправляли портупеи и не спеша входили в дом, скрипя сапогами, гремя ножнами сабель и звеня шпорами. Был, по их словам, в отряде и пулемет, но папа его не видел. Все это, плюс усы и папахи, поразили воображение моего отца - семилетнего местечкового хлопца. Он хотел быть таким же. Но дяди вскоре пропали с горизонта. Один из них уехал в Палестину, другой – в Америку, разобрав зачем-то свою фамилию на две короткие: Розен и Таль.
ОТЕЦ
Мой отец, Борис Тальянский, был записан в синагоге после Брит-Мила под именем Борух-Аврум. В честь кого – не знаю. Его детские годы были благополучными, мальчик брал уроки музыки и рисования, ему это нравилось. Гражданская война не запомнилась ему никакими событиями, последующая разруха тоже не отразилась серьезно на жителях сел. Их жизнь оказалась разбитой в конце 20-х, с упразднением НЭП и с введением крепостного права в форме колхозов. Начался пресловутый Голодомор. Люди начали покидать свои дома, уходили, куда могли.
Мой отец Борис Львович ушел из родительского дома в Звенигородке в 1928 г., шестнадцати лет, на огромное строительство химического комбината в городе Каменское (ныне Днепродзержинск). Голод там начался уже через пол-года, усиливаясь постепенно. Однажды и вовсе перестали привозить на стройку хлеб и продукты. 
Первой разбежалась охрана (да, на комсомольской стройке была охрана по периметру, у этой власти боевые и трудовые подвиги совершались только при наличии заградотрядов). Потом побежали и голодные "комсомольцы".  Отец Лев настоятельно не советовал в письмах сыну возвращаться в Звенигородку. Он уже был мобилизован и возил трупы из окрестных сел к охраняемым(!) хлорным ямам, общим могилам. Он советовал сыну пробираться в столицу, в Харьков, там уже жили сестры Клава и Маня. Пишут, можно получить хлебные карточки, хоть это и не просто. Другие сестры - кто где: малышки Сима и Лиза в Донецке с матерью, Броня - в Днепропетровске, в техникуме, Люба и Руня - в Мариуполе. Как хорошо, что успел всех отослать из дому, здесь выжить совершенно невозможно.
Отец до Харькова добрался. Пешком, на подводах, на товарных поездах, обходя и убегая от нквд-шных оцеплений.
Сестры Клава и Маня ничем помочь не могли. Они жили на квартире, снимая "угол", т.е. место на лавке или на сундуке. Спать там было решительно невозможно. Все девять "углов" были заняты, и хозяйка спала в той же комнате.
Папу приютил Гриша, под столом в его крошечной комнате можно было спать. У Гриши недавно родился сын, кормились совсем скудно - все на Гришину продуктовую карточку, это был святой человек. Папа попрощался с Гришей и Диной, сказал, что найдет себе ночлег. Его не удерживали, все все понимали. Речь шла о выживании.
О бегстве отца в Каменское я уже писал, как и о бегстве оттуда в Харьков. После краткого пребывания у брата Гриши, отец ушел на улицу. Не было жилья, не было хлебных карточек, не было паспорта. Были трупы на улицах и милицейские облавы. Отца пожалел незнакомый кочегар. Он разрешил ему спать в кочегарке, там было тепло. За это отец носил уголь из склада и бросал его в печь, когда кочегар был пьян, а пьян он был почти всегда. Это был добрый человек, он спрятал отца от рейдов милиции, он делился с ним хлебом. Как и многие алкоголики, он мало нуждался в еде, благодаря ему, отец пережил ту страшную зиму.
Отец всегда был человеком общительным, у него появились друзья. Кто-то отвел его в так называемую рабочую кассу, забыл уже что это такое. Кажется, какая-то страховая контора. Ее директором был бородатый большевик, бывший каторжанин. Видимо, имел связи, потому что трудно было иначе оформить на работу молодого беспаспортного, бескарточного безработного со странной биографией. К тому же отец плохо говорил по русски. Родной язык – идиш, второй – украинский. Он стеснялся. Мучился, когда нужно было передать монетку за билет в трамвае. Но для должности курьера красноречие – не главное.
Прошло полгода. У отца появился паспорт, хлебная карточка, но спал он по-прежнему в кочегарке и по вечерам таскал уголь. Однажды большевик-каторжанин собственной персоной появился в грязной кочегарке. Курьер здорово струсил. Но высокий начальник чувствовал себя как рыба в воде. Он сбросил на пол тряпье и сел на кровать, где днем спал кочегар, а ночью курьер. «Не годится рабочему парню в наше время бегать с бумажками по городу. Ты слышал, какая за городом начинается стройка? Здесь будет тракторный завод! Вчера нас собирал Постышев, просил помощи кадрами. Так что пойдешь на стройку. Завтра.»
Отец строил ХТЗ. Потом строителей обучали токарному делу и ставили к станкам. Станки тех лет не комплектовались моторами. Через весь цех вверху протягивался огромный вал, который с помощью длинных шкивов давал вращение деталям, зажатым в станки. Травматизм был на таком же высоком уровне, как и рост дневных заданий. Отец был ударником, поэтому питался в особой столовой, где порция была больше и столы со скатертью. Получил койку в общежитии в поселке Артема. В комнате жили 18 человек, работавшие в три смены. Было голодно, гегемоны питались скверно и могли быть одеты неожиданно. Кто-то смастерил себе рубаху и портки из где-то украденной бархатной портьеры. Его таскали в милицию. Однажды разнесся слух: в магазине возле завода «Свет шахтера» без талонов «дают» пальто! Все общежитие оседлало трамваи, но по приезду оказалось, что рабочие с завода «Свет шахтера» побывали там раньше. На всех никогда и ничего не хватало.
Главное, появилось свободное время. Можно было посещать кружок живописи, где консультировали профессиональные художники. Отец делал успехи. Однажды его зарисовки появились в городской газете «Ленинська змина», гонорар был мизерный, но разве дело в нем? Отец стал рисовать для газет и журналов. Плакаты, зарисовки, портреты, каррикатуры. Он уже печатался в областных и республиканских изданиях. В редакциях отец познакомился с молодым художником Абрашей Резниченко. Он был таким же любителем, как и отец, но все признавали его самым талантливым из молодых. Они с отцом подружились. В 36-м возникла идея: ехать в Ленинград, в Академию художеств. И они поехали. Их определили в класс к знаменитому в то время Исааку Бродскому. Он писал портреты «бояр»: Керенского, Ленина, Ворошилова («Нарком на прогулке»).
Но недолго музыка играла. В северной столице жизнь студентов, не имеющих никакой поддержки, была еще скуднее, чем в столице Украины. Прорваться в газеты было здесь намного труднее, друзья вздыхали о харьковских гонорарах. Решили: поедем обратно. На живой работе вырастем скорее, чем в Академии, выписывая задницу Аполлона.
И правда, дома друзья воспрянули духом. Папа даже отхватил комнатку в коммуналке на Грековской. Но воздух похолодал. Цензура стала бдительной. Шептались о посадках в Союзе художников. Повсеместно враги совершали гнусные вылазки. Вот рисунок на обычной школьной тетрадке: школьница преподносит букет цветов тов. Сталину. Но бдительные люди замечали, приглядевшись, что это не букет цветов, а букет черепов! Это был сигнал кому-то о чен-то. Папа перестал рисовать плакаты.
Вскоре его призвали в армию. Художники оказались нужны, отец стал клубным библиотекарем при горвоенкомате. По его словам, он никогда прежде не был так счастлив. Можно было рисовать, читать, посещать театры. Выход в город для него был свободным. Отец получал длинные списки книг, подлежащих сдаче для уничтожения. Он сдавал не все. Его скромная библиотека на Грековской расцветала на глазах. Гейне, Цвейг, Булгаков, Ильф, Тынянов оказались идеологически вредными. Даже в конце сороковых отец с сожалением вспоминал об утраченном богатстве. Ничто хорошее не продолжается долго.
После демобилизации отец женился. В комнате на Грековской я прожил свои первые полгода. Потом папа решил показать свою семью родителям, мы втроем поехали в Звенигородку, отпуск заканчивался 1 июля 41-го года, но закончился раньше. Отец, как военнообязанный, должен был прибыть на мобилизационный пункт (который был прямо на заводе) на следующий день. Бабушка Дора считала, что отец должен отправляться немедленно, а мама с грудным останется здесь, в своем доме. Когда война, всегда не хватает еды. Малышу понадобится молоко. Все это намного легче добыть в Звенигородке, чем в Харькове. Война, наверно, скоро кончится, но даже если немцы окажутся здесь, проживем. Они уже были здесь в 18-м, люди жили даже спокойнее, чем раньше.
Мама рассказывала, что понимала правоту свекрови. И не задумываясь, отправилась в Харьков. Свекровь плакала, жалела ее больше, чем сына, которому на войну. Поезд был дачный, сидячий, плотно набитый хмурыми людьми, никто не уступил место женщине с грудным ребенком. Но это оказался поезд к жизни. Я часто представлял себе маму с ребенком в этой колонне, рядом с бабушкой Дорой и семьей Меира Гродского.
Утром папа побежал на завод. Там формировался Рабочая добровольная бригада, куда записывали всех, кто пришел. Пришли не все, и папа пожалел, что спешил. Первые дни увидется было невозможно, милиция к проходной не подпускала. Потом мама виделась с отцом каждый день через решетку забора у центральной проходной. Когда отправят? Никто ничего не знал. Однажды папа очень серьезно сказал, что нам с мамой надо добыть направление на эвакуацию, если не получится, он попробует изнутри. Там же, у решетки они и попрощались.
Рабочая бригада добровольцев, однако, не состоялась. Было принято решение: танковый завод перевезти и запустить на Урале. Начался демонтаж оборудования, консервация, погрузка. Этим занимались добровольцы-бригадники. Железнодорожная ветка на паровозостроительном заводе была с прошлого века. На заводе формировали поезда в Челябинск и Нижний Тагил. Кроме того, из тех же добровольцев формировали рабочую и инженерную силу, чтобы заводы заработали на Урале сразу. Папа был зачислен и уехал в Челябинск.

СЕСТРЫ
У деда и бабушки было семеро дочерей и один сын – мой отец. Старшей была Клава, родилась в 1911 г. Потом был отец в 13-м. Потом – Маня или Мариам.
После отъезда отца на комсомольскую стройку, Клава и Маня первыми были отправлены дедом прочь от голода в Харьков. Они устроились работать на Паровозостроительный завод и получили хлебные карточки. Они сняли «углы» на тогдашней окраине, спали голодными, но в тепле. Появился реальный шанс выжить, что было не так уж тривиально в те годы для таких деревенских девушек без родных и друзей. Впрочем, они были молоды и миловидны, друзья появились. Сын хозяйки дома стал другом Мани, а затем и женился на ней. У него была вполне еврейская фамилия – Эмильянович, но евреем он не был. Работал он конструктором (тогда это звучало гордо, с большой буквы), на том же заводе, в танковом КБ Кошкина, а затем – Морозова. Он оказался ходок, это привело моего отца к ссоре не только с ним, но и с сестрой Маней. Эмильянович приехал в командировку из Нижнего Тагила в Челябинск в 1943 г. и остановился у отца. Он не очень докучал, потому что ни разу не ночевал дома. Что ж, это его личное дело. Но он считал, что отцу интересно знать, с кем и как он провел очередную ночь. Это отцу не нравилось. Он сказал родственнику, что Маня – его сестра, и если он не заткнется, то сестра узнает, что за фрукт ее муж. Пустая угроза, никогда бы отец не лез в чужую семейную жизнь. Я думаю, Эмильянович и не боялся. Все бы рассосалось, но командировочный Эмильянович выступил с ответной угрозой: он, в случае чего, может открыть глаза парторганизации завода, в которую пробрался сын нэпмана, кустаря, нетрудового элемента, при том скрыв этот позорный факт. Это была не пустая, а серьезная угроза, от нее пахло лагерем. Только недальновидная Маня могла быть источником такой информации. Дед Лев вместе с Меиром действительно брали патент на плотницкую частную деятельность в середине 20-х. В те времена – смертный грех. Отец порвал отношения с Эмильяновичем. Сестра Маня порвала отношения с отцом. До конца жизни.
Клава общалась с Маней, но не часто, муж этого не любил. Он в конце сороковых выдвинулся в заместители начальника танкового КБ А. Морозова, приобщился к материальным благам, а пролетарская Клава не очень смотрелась, по ее ощущению, в новой большой квартире сестры, особенно с дочерью. Прежде конструктор был демократичней. В конце 30-х Клава родила девочку, кто ее отец – не знаю, но муж сестры Эмильянович «дал» ребенку свою фамилию. Не сумею объяснить, каким образом дал и что это означало. Объявил себя отцом? Но в то же самое время и его жена Маня родила дочь. Она знала про подаренную фамилию, а скорее всего, сама организовала это для сестры... Странно. Тайна, запечатанная навсегда.
Клава бывала у нас часто, почти всегда с дочкой Валей. которая была чуть старше меня, но играла со мной как-то немного свысока. При этом она внимательно слушала, о чем взрослые говорили за столом. «Я не Тальянская! – вдруг посреди игры возмущенно кричала Валя в сторону стола. – Я Эмильянович!» В другой раз, гневно: «Да! Мама еврейка, а я русская!» Клаву она не уважала, и общалась с ней тоже свысока. Повзрослев, Валя перестала к нам приходить. В 16 лет после школы я стал работать в цеху сборки тепловозных дизелей и неожиданно познакомился там с валиным мужем Володей. Он был старше, но дружба не состоялась по другой причине. Он не мог понять, почему я уклоняюсь от призыва «посидеть» с ним после работы - как младший коллега-слесарь и родственник. Тогда мой организм начисто отвергал алкоголь. Говорят, он с семьей давно не живет, или даже умер. Валя со своим внуком Сережей - в Москве. Информация от Саши, сына тети Лизы.
Сестру папы Руню я видел только на фотокарточках, сделанных на ее похоронах, она умерла совсем молодой незадолго до войны, при родах. С ней в гробу лежал ребенок, мой невыживший кузен.
Другую папину сестру - Любу, голубоглазую, веселую я видел в детстве несколько раз. Она мне запомнилась, вся была в ауре доброжелательности. Она была красива. Папа говорил, красавицей в семье считалась Руня, но ему больше нравилась Люба. Она вышла замуж за офицера МВД в Мариуполе, куда бежала вместе с Руней от голода. Опухоль мозга убила ее в 48-м или 49-м. В поезде в 1941-м, во время налета, Люба упала с самой верхней полки и сильно ударилась головой. После войны муж Любы Кузьма навестил нас в Харькове, у него уже была другая семья, дочь Любы Руслана жила с ним.
Брана уехала из Звенигородки в Днепропетровск и закончила там техникум, вместе с Яшей Сагаловским, будущим мужем. Брана единственная из сестер осознанно вышла замуж за еврея. Родила сына Гришу. Она слыла самой дельной из них, но оказалась не очень-то счастливой. Яша был убит на фронте. Пневмония свалила и убила ее где-то в Казахстане, папа и сестры нашли Гришу в детском доме и перевезли в Харьков. Затем он жил в семьях своих теток по очереди – в Харькове и Донецке. Более других заботилась о нем Клава и баба Рахиль из Сталино. Жил он и у нас, мы с ним дружили. На семейном совете было решено, он будет офицером, специалистом по радиолокации. Но в училище под надуманным предлогом его просто не допустили к экзаменам, якобы изъяны здоровья. Клава и Маня написали письмо Ворошилову. Поскольку отца среди авторов не было, а обе сестры вряд ли осмелились бы составить такой серьезный документ, вероятно, имело место участие Эмильяновича. Так или иначе, Гришу вызвали в училище, и он стал курсантом. На пенсию он вышел в Ленинграде полковником, остался тем же покладистым парнем, добрейшей души. Мой сын пользовался его связями, когда после школы ездил туристом в Ленинград. Когда я уже жил в Нью-Йорке мне однажды позвонила дочь Гриши Света, мы поговорили, она работала частной нянькой где-то в Вашингтоне, мы договорились, что я поищу ей работу в Нью-Йорке, где эмигранту без бумаг легче всего, и что позвоню ей назавтра. Позвонил. Мне ответили по-английски, что Света ушла. Неизвестно – куда...
Двух младших дочерей – Симу и Лизу – мама Дора увезла к сестре в Сталино, ныне Донецк. Папина тетя Рахиль была женщиной сильной и властной. Я ее помню хорошо, она приезжала к нам в Харьков. Ее муж Менахем полностью доверял ей себя, нервную дочь Лару, зятя Аврума и свой нелегкий заработок – мясника на центральном рынке. Имея такое влияние, она смогла уговорить мужа взять на довольствие трех иждевенцев в самый разгар голода. Земля ей пухом, много доброго сделала бескорыстно баба Рахиль. Муж Менахем вскоре ослеп, это был профессиональный недуг мясников: рефрижераторов тогда не было, и туши замораживались аммиаком. От него и слепли. Менахем не зря доверял жене, она властно и полностью обеспечила ему достойную старость.
Сима ушла из гетто в деревню, в дом своего будущего мужа Володи. Там и скрывалась всю войну. Собственно, там они скрывались оба, Володя тоже дезертировал из полиции. Это он сообщил бабушке Доре в гетто, что евреев собираются убить. Я не знаю, как жила тетя Сима. Она оставила мать. В разных городах, многие сильные молодые люди, у которых был шанс сбежать и выжить, не покинули гетто только потому, что не могли покинуть свои семьи. Я ей не судья. Володю лучше меня знает Боря, сын Исаака Тальянского. Я их помню вместе у нас дома. Боря над Володей посмеивался.
У Симы и Володи были два сына, Аркадий и Валерий. Старший работал в КГБ, а теперь в СБУ. Валерий не сделал карьеры. Был в колонии. Совпадение: начальником этой колонии работал Кузьма, тот самый, что был мужем его тети Любы. Сейчас Валерий живет один, на гранитном карьере в Житомирской области. В моем возрасте и при моих сердечных делах планов не замышляют. Но задумка есть. Я бы хотел добраться до Украины весной или летом и найти Валеру. Мы бы с ним могли поехать в Звенигородку и Бране Поле, поискать следы. Да, еще. Валера хочет свалить в Израиль, но документов никаких нет. Он, еврей по Галахе, сплошь записан украинцем. Может, мы бы там выкупили какую-то бумагу...
Когда тетя Лиза ушла из гетто, ей не было 16-ти, и паспорта у нее не было. Русая и светлоглазая, она повторяла легенду о сгоревшей хате, пропавших родителях, и ей повезло. Она попала в облаву, но не в яму, и была отправлена на работу в Германию, записали украинкой. В Германии тяжело работала в коровниках и в огородах.
В 45-м Лиза вернулась в Харьков, вышла замуж за Леонида Бобровникова, родила сыновей Сашу и Леню. Болела сердцем, умерла молодой, в семидесятых. Леонид пил до этого и после, и плохо кончил: сжег дом и повесился.

Устал. Берегись, может, я еще продолжу.

Alexander79
Сообщения: 6056
Зарегистрирован: 26.05.2010
Благодарил (а): 2255 раз
Поблагодарили: 2014 раз

ТАЛЬЯНСКИЙ (Звенигородка Черкасская обл.)

#8 Alexander79 » 16 фев 2019, 00:22

Посмотрите на сайте Яд Вашем в списках погибших и эвакуированных.
Интересуюсь фамилиями: Шнейдеров (Ромны), Смолович (Лубны), Лейбович (Ромны/Новогрудок), Галант (Ромны, Рига, Литва), Моносзон (Ромны, Шклов), Аронов (Ромны). Гайсинский (Жовнино, Кременчуг), Нейман (Каменец-Подольский)

Ответить

Вернуться в «Мои предки - евреи: что знаем, что ищем...»